Я не была знакома с Борисом Ефимовичем, но когда-то пересекались, мы здоровались, не более того. Конечно, я очень много о нем знала и следила за этим человеком. Он был яркий, он был необычный. Мэр такого огромного города, такой молоденький, такой образованный, университетский парнишка.

Вот с этого момента... с этого момента мы все в него влюбились – уникальное совершенно явление в России.

Когда уже прошли годы, у нас у оппозиции есть такая поганая черта – стали "шить" ему какие-то дела, стали в чем-то обвинять, отказываться от него. И вот это меня тогда возмущало безумно, потому что я видела, что это тот человек, на которого можно положиться: свободный, легкий и не трус, он ничего не боялся. Все, что он делал, – это была позиция свободного человека, который никогда-никогда не будет врать и никогда не будет прятаться в кусты.

Он и шел тогда по этому мосту, ночью, свободный, с красивой женщиной рядом, молодой, и ничего не боялся. Сейчас еще кто-то такой же идет и не боится, хотя мы знаем, что эти палачи – они где-то в темноте ходят, они отслеживают. И сейчас кто-то опять идет, и кто-то опять рядом, какие-то палачи шуруют, отслеживают.

Для меня эта эпоха какой-то перестройки началась с Немцова. Эпоха веры и даже слабой надежды закончилась этой пулей, которую он получил в спину. Это был уникальный человек, я даже ни с кем его не могу сравнить. Это вот в эпоху Возрождения, мне кажется, были такие мужики – красивые, сильные, свободные и очень не трусы, люди, которые не жили в страхе. Вот у меня такое было от него ощущение, но все кончилось, все кончилось, и кончилась надежда.

Он был заряжен на длинную, большую, красивую жизнь, но пули он получал со всех сторон: и от своих единомышленников, казалось бы, и от врагов, и от подлецов, и от честных людей тоже. Мы не умеем, как это у Пушкина... мы любить умеем только мертвых. Страсть Господня, страсть, убивать таких людей. Мир держится на таких людях, чтобы вы знали. Скорблю. Скорблю. Он был единственным в своем роде. Вечная ему память.